У природы нет плохой погоды. (с)
Прекрасным майским утром ничто не предвещало беды, как вдруг раздался звонок из полиции. Мой 17-летний сын был арестован за то, что «немножко превысил скорость», как он мне объяснил. «Немножко – это сколько?» – уточнил я. Оказалось, что мальчик, которого я, кажется, еще совсем недавно пеленал и кормил с ложечки, летел по автостраде со скоростью 182 километра в час. «Это не немножко»! – закричал я.Сын согласился. Он был мрачен, в голосе слышалось раскаяние. Он не возражал против того, чтобы должен сам погасить штраф и оплатить услуги адвоката. Он не спорил, когда я объяснял, что на такой скорости любая мелочь – собака на дороге, спущенная шина, приступ кашля – могла привести его к гибели. Мальчишка отвечал так благоразумно, что просто выводил из себя. Он даже заявил, что полицейский был прав, остановив его, ведь «нельзя же допустить, чтобы все гоняли со скоростью 182 километра».
На такой скорости любая мелочь – собака на дороге, спущенная шина, приступ кашля – могла привести сына к гибели. Мальчишка отвечал так благоразумно, что просто выводил из себя.
Сын возражал только против одного. Ему не понравилась, что среди его нарушений было указано «неосторожное вождение». «Да? – возмутился я, ухватившись за возможность наконец-то накричать. – А как бы ты это назвал?»
«Просто неправильным, – ответил он спокойно, – “неосторожное вождение” предполагает, что я не думал, что мне было наплевать. Но это не так. Я был осторожен, специально убедился, что еду по пустому отрезку шоссе, при свете дня, по сухой дороге с прекрасной разметкой. Я ехал осознанно. Я хочу, чтобы ты это знал. И если тебе от этого станет легче, я был максимально сконцентрирован».
Мне действительно стало легче. Но меня продолжало беспокоить то, что я не понимал, зачем он это сделал.
Шекспир и Аристотель против подростков. Ответы на вопросы, подобные моему, люди ищут уже многие тысячелетия. Что происходит с детьми, когда они становятся подростками? Почему они так себя ведут?
читать дальшеДолго считалось, что существуют особые темные силы, которые действуют исключительно на подростков. Аристотель более 2300 лет назад писал: «Юноши так разгорячены природой, как люди, упившиеся вином». Пастух из «Зимней сказки» Шекспира говорит: «Хотел бы я, чтобы между десятью и двадцатью годами не было никакого возраста или чтобы молодежь могла проспать это время; а то ведь в эти годы у них только и дела, что делать девкам детей, обирать стариков, воровать да драться».
Этим жалобам часто вторят и ученые. Стэнли Холл, подводя итог исследованиям подростковой психологии в своей книге 1904 года «Психология юности и ее связь с физиологией, антропологией, социологией, сексом, преступностью, религией и образованием», утверждал, что этот возраст «потрясений и стрессов» воспроизводит прежние, менее цивилизованные стадии развития человечества. Фрейд видел в подростковой психологии проявление мучительного психо-сексуального конфликта. Эрик Эриксон описывал этот период как самый бурный из всех кризисов идентичности, происходящих в жизни человека.
Подобные мнения господствовали до конца ХХ века, когда благодаря новым технологиям стало возможно визуально наблюдать работу мозга подростков, отслеживать его физическое развитие и активность. И тогда выявились нюансы, которые всех удивили.
Прежде ученые были уверены, что развитие мозга ребенка к моменту поступления в школу практически заканчивается. Однако исследования, проводимые с помощью современных технологий с 1990-х годов, показывают, что это не так – мозг продолжает формироваться на протяжении всего пубертатного периода. Изменения идут от задней части мозга к передней, от областей, контролирующих базовые функции, такие как зрение, движение и инстинктивное мышление, к эволюционно более новым зонам, контролирующим сложные мыслительные процессы.
В результате происходящих изменений мы начинаем чаще учитывать свой опыт и воспоминания в процессе принятия решений. В то же время передние области мозга развивают высокую скорость передачи информации и более разветвленные связи, позволяя во взрослом возрасте рассматривать гораздо больше вариантов и планов действий.
Если этот процесс развития проходит нормально, мы начинаем лучше находить баланс между порывами, желаниями, целями, собственными интересами, правилами, этическими нормами и даже альтруизмом, порождая поведение гораздо более сложное и – по крайней мере, в некоторых случаях – более разумное. Но иногда, особенно поначалу, мозг совершает эту работу не слишком умело: трудно сразу заставить все эти новые шестеренки крутиться в правильном порядке.
«Нейронная неуклюжесть» - причина невыносимого непостоянства тинейджеров.
В «неумелости мозга» кроется и причина невыносимого непостоянства тинейджеров. Они задираются за завтраком, обижаются за ужином, веселятся во вторник и обессилены в субботу не только потому, что им просто недостает опыта, но и потому, что их мозг еще только учится использовать свою новую систему связей. Стресс, усталость, ежедневное напряжение могут вызвать сбой в этом процессе. Абигайл Бэйард, психолог из Колледжа Вассара, изучающая пубертатный период, называет это явление «нейронной неуклюжестью», что аналогично физической неловкости, свойственной молодым людям, еще только учащимся контролировать свои растущие тела.
Эта недавно обнаруженная кривая развития дает остроумное и лаконичное объяснение тому, почему тинейджеры совершают глупости, например, ездят со скоростью 182 километра в час, обижают родителей и делают детей: они ведут себя так, потому что их мозг еще не закончил развиваться. И доказательство тому на лицо – томографические снимки.
Такой подход к проблеме, как свидетельствуют заголовки многих научных работ и популярных статей о «подростковых мозгах», оборачивается тем, что молодых людей представляют как «незавершенный продукт», чей «незрелый мозг» позволяет даже предполагать, что их состояние напоминает «умственную отсталость».
Но мы, однако, хотели бы рассказать о еще более революционном взгляде на проблему. За последние пять лет, пока теория о «незавершенном продукте» продолжала распространяться в обществе, в недрах нейробиологии родились версии гораздо сложнее – и интереснее.
Авторы новых версий обращают внимание на то, что естественный отбор нетерпим к неполезным признакам. Если подросток – это коллекция вредных для него самого черт характера – тревоги, склонности к глупым поступкам, спешки, импульсивности, эгоизма, безрассудства, неловкости, – то как такие черты могли пройти этот самый естественный отбор?
Б. Дж. Кейси, нейробиолог из Медицинского колледжа Уэйл при Корнельском университете, отвечает на этот вопрос так: «Мы привыкли воспринимать подростковый возраст как какую-то проблему. Но чем больше мы узнаем о его уникальных характеристиках, тем больше он представляется нам как чрезвычайно полезный, даже адаптивный период. Характер подростка – именно то, что необходимо для выполнения стоящих перед молодыми людьми на данном этапе жизни задач».
То есть все эти рассеянные, легкомысленные тинейджеры, катающиеся на скейтбордах по лестницам, хамящие родителям, дерущиеся «стенка на стенку», напивающиеся на вечеринках и вступающие в случайные половые связи, на самом деле – чудесно адаптирующиеся личности, более того, они – именно то, чем нужно быть в их возрасте для дела эволюции. Как же так получилось?
В поисках приключений. Начнем с подростковой гонки за приключениями. Мы все любим новые, волнующие впечатления, но особенно высоко ценим их в юности. Тяга к новизне часто может стать причиной рискованного поведения. Но она же способна породить и позитивные изменения – желание общаться с людьми и расширять круг друзей в конечном итоге повышает безопасность человека, делает его более здоровым, счастливым и успешным.
Любовь к новизне напрямую приводит к обретению полезного опыта. Она дает вдохновение, нужное для того, чтобы «вытащить себя из дома» и выйти на новые территории, как выражается Джей Гид, ведущий исследователь развития мозга подростков в Национальном институте здоровья.
Риск – дело благородное? Склонность к рискованным поступкам – вот что, пожалуй, особенно огорчает старших. В юности мы охотнее всего идем на риск, нам хочется острых ощущений: идет погоня за адреналиновым возбуждением нейронов, за кайфом от необычных и неожиданных событий.
И такие подвиги далеко не всегда происходят под воздействием импульса. Вы можете запланировать получение очередной порции адреналина – прыжок с парашютом или гонку на трассе – вполне осознанно, как это сделал мой сын. Импульсивность человека обычно снижается в течение жизни, начиная примерно с 10 лет. А стремление к острым ощущениям, напротив, доходит до пика в 15, что стабильно подтверждают научные исследования: в ходе экспериментов подростки проявляют повышенную склонность к риску во всех видах тестов – от карточных игр до симулятора вождения.
Подтверждает эту статистику и сама жизнь (к сожалению): на период между 15 и 25 годами приходится наибольшее число опасных историй с плохим концом. Люди этой возрастной группы чаще погибают от несчастных случаев всех видов (кроме происшествий на рабочем месте). Большинство историй долговременного злоупотребления наркотиками или алкоголем также берет начало в подростковом возрасте. Даже те, кто, будучи взрослыми, пьют весьма умеренно, зачастую очень много пили в юности. В странах, где подросткам разрешено водить автомобиль, общество платит и вовсе страшную дань: в США каждая третья смерть подростка происходит из-за автокатастрофы, часто связанной с употреблением алкоголя.
Общепринятое мнение таково: тинейджеры просто не думают. Точнее, в полном согласии с теорией «незавершенного продукта», это так плохо работают их слабые недоразвитые мозги.
Однако эксперименты этого не подтверждают. Лоренс Стейнберг, специалист по психологии развития подростков из Университета Темпл утверждает, что даже дети от 14 до 17 лет, наиболее склонные к рискованным поступкам, используют те же когнитивные стратегии, что и взрослые, и так же хорошо находят выход из проблемных ситуаций. Вопреки распространенному убеждению, они также полностью осознают, что смертны. И, как и взрослые, «тинейджеры на самом деле переоценивают степень риска», уверен Стейнберг.
Но если подростки мыслят так же хорошо, как взрослые, и адекватно оценивают риск, почему же они искушают судьбу? Они идут на риск не потому, что не понимают степень опасности, а потому, что иначе оценивают соотношение риска с возможным выигрышем. В ситуациях, где рискованный поступок поможет им получить то, чего они очень хотят, подростки придают риску гораздо меньше значения, а возможная награда имеет для них гораздо большую ценность.
Именно подросток в далеком прошлом покидал общую пещеру племени и отправлялся в дальнюю разведку – и этим обеспечивал себе процветание в будущем.
Это положение прекрасно иллюстрирует видеоигра, которую использует Стейнберг в качестве теста. Ваша цель – как можно быстрее проехать на автомобиле через город. По дороге вам встречается несколько светофоров. Как и в реальной жизни, иногда они переключаются с зеленого на желтый свет как раз тогда, когда вы к ним приближаетесь, вынуждая принять быстрое решение: остановиться или проехать. Если удается проскочить перекресток до включения красного света, вы экономите время и зарабатываете очки. Но если не успеваете – то теряете еще больше времени, чем если бы сразу остановились. Таким образом, игра вознаграждает вас, если вы идете на некоторую степень риска, но наказывает, если вы рискуете слишком сильно.
Когда подростки проходят игру в одиночестве, в эмоционально нейтральной ситуации пустой комнаты, они идут на риск примерно в той же мере, что и взрослые. Но стоит добавить какую-то составляющую – то, что важно для подростка, – и картина меняется. В данном случае Стейнберг добавил друзей. Когда друзья испытуемого находились с ним в комнате и наблюдали за игрой, он рисковал в два раза чаще, пытаясь проскочить даже те перекрестки, на которых до этого останавливался. Взрослые же проходили испытание одинаково независимо от того, наблюдали за ними друзья или нет.
По мнению Стейнберга, этот тест ясно показывает: склонность к рискованному поведению идет не от несовершенства мышления, а от большей значимости вознаграждения. «Они рисковали чаще не потому, что вдруг стали недооценивать степень риска, – говорит исследователь. – Они делали это потому, что выигрыш для них стал важнее риска». Стейнберг, Б. Дж. Кейси и их сторонники полагают: в ходе эволюции способность пренебрегать риском ради заветного выигрыша давала подросткам конкурентное преимущество.
Ведь чтобы добиться успеха, а то и просто выжить, зачастую требовалось оставлять безопасную территорию дома ради неизвестности и опасностей. Именно подросток в далеком прошлом покидал общую пещеру племени и отправлялся в дальнюю разведку – и этим обеспечивал себе процветание в будущем. Если выживал, конечно. «Чем больше вы стремитесь к новому и идете на риск, тем больше вы преуспеете», – говорит Абигайл Бэйард. Стремление к выигрышу, несмотря на риск, работает так же, как и поиск новых ощущений, – выводит человека из дома на незнакомую тропу.
Полцарства за общение. Только сегодня достойный выигрыш и награда для подростка – уже не мамонт и не новая охотничья тропа. Видеоигра Стейнберга доказала: для подростков нашего времени особо значим социальный выигрыш. С точки зрения физиологии, в подростковом периоде наблюдается пик чувствительности мозга к нейрогормону дофамину, который, как считается, активирует процессы, связанные с восприятием успеха, помогая создавать модели обучения. Действием дофамина объясняют высокую обучаемость подростков, их чрезвычайную чувствительность к выигрышу, а также их острую, иногда мелодраматическую реакцию как на успех, так и на поражение.
И тут следует вспомнить еще об одной особенности, свойственной пубертатному периоду: тинейджеры предпочитают общество сверстников куда отчетливее, чем дети или взрослые.
С одной стороны, страсть к обществу ровесников – проявление на социальном уровне их стремления к новизне: один подросток может предложить другому гораздо больше свежих впечатлений, чем давно знакомые члены семьи.
На нейронном уровне мы воспринимаем изоляцию от общества как угрозу нашему существованию.
И все же подростки тянутся к обществу сверстников по другой, более серьезной причине: они вкладываются в будущее, а не в прошлое. Мы приходим в мир, созданный нашими родителями. Но большую часть нашей жизни мы будем жить и процветать (или прозябать) в мире, который контролируют и изменяют люди нашего поколения. Знать и понимать их, уметь выстраивать с ними отношения – критически важно для нашего преуспевания. Социально успешные крысы или обезьяны, например, обычно получают лучшие территории и гнезда, больше питания и воды, больше союзников и больше секса с лучшими партнерами. И нет биологического вида, имеющего более глубокие и сложные социальные связи, чем человек.
Эта в высшей степени человеческая характеристика делает отношения с ровесниками не каким-то второстепенным явлением, а самым важным из явлений. Некоторые нейровизуальные исследования показывают, что наш мозг реагирует на изгнание из общества сверстников практически так же, как на угрозу физическому здоровью и ограничение пищевых ресурсов. То есть на нейронном уровне мы воспринимаем изоляцию от общества как угрозу нашему существованию, причем это касается даже взрослых. Что уж говорить о подростках, мозг которых особенно чувствителен к нейрогормону окситоцину – а он, в частности, делает социальные связи особо значимыми.
Зная все это, мы сможем терпимее относиться к истерике 13-летнего подростка, которого обманул друг, и к унынию 15-летнего, не получившего приглашения на вечеринку. «Эти дети, – жалуемся мы, – реагируют на социальные победы и поражения так, словно от них зависит их судьба!» Но они правы. Это действительно так.
Кто сейчас глупее, тот потом – умнее. Беатрис Луна, профессор психиатрии из Университета Питтсбурга, еще раз доказала, что для подростка главное – мотивация, с помощью простого эксперимента.
Участники видели экран с изображением красного креста в центре, который периодически исчезал, – и одновременно где-то в другой точке экрана вспыхивал свет. Согласно полученной инструкции, следовало не смотреть на вспышку, а переводить взгляд в противоположную сторону. Сенсоры фиксировали все движения глаз, также были сделаны снимки мозга участников теста – детей, подростков и молодых людей между 20 и 29 годами.
Вспышки, разумеется, привлекали к себе внимание испытуемых. Чтобы пройти тест, участникам приходилось преодолевать не только инстинктивный импульс, направленный на новую информацию, но и интерес к тому, что запрещено. Возможность так управлять своими реакциями психологи называют торможением.
Десятилеткам этот тест не очень дается – они проваливают до 45 процентов попыток. Подростки проходили тест хуже взрослых – но только пока им не обещали вознаграждения. При высокой мотивации 15-летние тинейджеры могли набрать столько же очков, сколько и взрослые, преодолевая искушение в 70–80 процентах случаев. А к 20 годам их мозг уже начинал реагировать на это задание совершенно так же, как и мозг взрослых.
По сравнению со взрослыми подростки в меньшей степени использовали те области мозга, которые контролируют выполнение задач, замечают ошибки, формируют планы и помогают сконцентрироваться. У взрослых эти области включались автоматически, что позволило им использовать более широкий спектр ресурсов и лучше противостоять искушению. Тинейджеры же, еще в полной мере не умеющие управлять своими ресурсами, использовали эти зоны реже и потому легче поддавались импульсу взглянуть на вспышку света – точно так же они, будучи за рулем, с большей вероятностью отвлекутся, чтобы прочитать новую эсэмэску.
Тут можно снова вспомнить, что фронтальные зоны мозга дольше развиваются и позже других зон достигают зрелости, при которой увеличивается скорость передачи импульсов. На первый взгляд это плохая новость, не особо согласующаяся с эволюцией: если нам нужны эти зоны мозга для решения непростой задачи вхождения во взрослый мир, почему они не работают на полную мощность именно тогда, когда наши испытания особенно трудны?
Разгадка в том, что платой за скорость является гибкость. Взрослый мозг передает сигналы быстрее благодаря небольшой хитрости.
У нервных клеток мозга есть так называемые аксоны – отростки, по которым идет сигнал к соседним нервным клеткам и органам. У взрослых аксоны покрыты надежной миелиновой оболочкой – и сигнал идет быстрее, но при этом новые устойчивые цепочки связей из нервных клеток формируются гораздо медленнее, соответственно, медленнее идет обучение. Так, в языковых центрах мозга наиболее активно миелиновое покрытие формируется в первые 13 лет жизни, когда ребенок учит родной язык. Как только покрытие сформировалось – приобретенные знания закрепляются. Но дальнейшее обучение языку (в частности, иностранному) происходит намного труднее.
Зато в лобных областях мозга миелинизация завершается ближе к концу подросткового периода, более того, она может идти до 22–24 лет. Как утверждает Дуглас Филдс, нейробиолог из Национального института здоровья, «время, когда формируются миелиновые оболочки, является критически важным периодом обучения, но, как только формирование закончится, изменить что-то будет намного сложнее».
Это отсроченное завершение работ – задержка на пути к зрелости – повышает нашу способность к обучению и формированию новых нейронных связей как раз в тот момент, когда мы сталкиваемся с миром, в котором будем жить, когда станем взрослыми. Если бы миелинизация лобных областей завершалась раньше, мы бы, возможно, были бы разумнее в подростковом возрасте, импульсы уже тогда передавались бы достаточно быстро, – однако во взрослом возрасте наши умственные возможности были бы гораздо скромнее, нежели они есть. Иными словами, если бы мы умнели раньше, то в результате, возможно, были бы глупее.
Кто из них добьется успеха. Получившееся в результате соединения всех этих исследований представление называют адаптивно-подростковой теорией. Она предлагает видеть в подростке не «набросок», а невероятно чувствительное, легко адаптирующееся существо, практически идеально подготовленное для очень сложного дела – перехода из безопасного пространства дома в неизвестный внешний мир.
Антропологи обнаружили, что практически все культуры мира воспринимают пубертатный период как возраст, в котором люди стремятся к новизне, острым ощущениям и компании сверстников. Сперва может показаться, что все это не ведет ни к чему, кроме совершения новых глупостей вместе с друзьями. Но при более глубоком взгляде становится ясно, что эти черты помогают человеку лучше адаптироваться как личности и как биологическому виду. Именно поэтому «подростковые проблемы» отмечаются практически во всех культурах человечества, современных и племенных.
В более концентрированном и ярком виде они, конечно, проявляются в западном обществе, где подростки проводят много времени с себе подобными. Однако это вовсе не означает, что феномен подростка – порождение нашей цивилизации.
Культура, разумеется, влияет на подростковый период. Она может изменять его проявления и, возможно, его продолжительность. Она может усиливать его конкретные признаки. Но все же не культура создала переходный возраст. Уникальность этого явления берет начало в человеческих генах.
Выход из дома во внешний мир – возможно, самая сложная вещь из тех, что делает человек на протяжении своей жизни, и при этом самая важная – не только для конкретной личности, но и в целом для нашего вида, проявившего непревзойденную способность осваивать незнакомые пространства. Да, подростки бывают настоящим источником неприятностей. Но без них мы не смогли бы распространиться по планете так быстро.
Конечно, этот взгляд на пубертатный период непросто принять родителям, имеющим дело со своими детьми-подростками в их самых невыносимых, противоречивых и порой даже пугающих проявлениях. С естественным отбором шутки плохи, и ошибки детей могут приводить к непоправимым последствиям. В современном мире им не грозит стать обедом для леопарда или погибнуть в ритуальном поединке, но алкоголь, наркотики, неосторожная езда и преступность взимают свою страшную дань. Мой сын жив и здоров, учится в колледже. Но некоторые из его одноклассников погибли в результате рискованных автомобильных экспериментов. Подростки практикуют свою адаптивность, идя навстречу пусть не самым большим, но реальным опасностям.
Да и сами родители часто оступаются, балансируя на расплывчатой границе между помощью и чрезмерной опекой детей, пытающихся самостоятельно приспособиться к взрослой жизни. В США около миллиарда долларов в год выделяется на программы по консультации подростков во всем, что касается насилия, самоубийства, секса, злоупотребления алкоголем и наркотиками и других потенциальных угроз. Но лишь немногие из этих программ реально работают.
И все же тинейджерам можно помочь. Исследования показывают: подростки, чьи родители включаются в процесс и направляют чад легкой, но твердой рукой, поддерживая с ними контакт, но в то же время не покушаясь на их независимость, – в будущем такие тинейджеры добиваются большего успеха в жизни.
Подростки хотят в первую очередь учиться у своих друзей, но не только. На определенном уровне и в определенных ситуациях (и тут задача взрослых – уловить этот момент) подросток осознает, что родители тоже могут предложить ему какие-то зерна мудрости – знания, ценные не потому, что освящены родительским авторитетом, а потому, что возникли из опыта старшего поколения, которое в свое время само пыталось понять, как устроен мир. В какой-то момент тинейджер может осознать: его родители, оказывается, тоже сталкивались с похожими проблемами и потому помнят ряд вещей, которые могут ему очень пригод
И как жаль, что с пяток лет назад не было возможности скинуть эту статью своим родителям....))
@темы: с этой мыслью надо переспать (с), [live community], [National Geographic]
-
-
24.01.2012 в 19:40А ведут они себя, вероятно, как раз потому, что чувствуют рамки, в которые их заключают, и хотят за эти рамки выбраться. Каждый находит способы в меру своей интеллектуальной одаренности.
-
-
26.01.2012 в 08:07